9 сентября 2016
В СГУ им. Питирима Сорокина презентуют монографию Юлии Черняховской «Братья Стругацкие: Письма о будущем (Политическая философия братьев Стругацких)»
Мини-презентация состоится в рамках круглого стола «На рубеже эпох: от общества потребления к обществу познания», который организуют на II Международной научной конференции «Питирим Сорокин и парадигмы глобального развития XXI века» 9 сентября.
Участников круглого стола свяжет телемост с институтом экологии и политологии международного независимого эколого-политологического университета (МНЭПУ) и Научно-образовательном центром «Высшая школа политической культуры». Начало мероприятия запланировано на 14.00.
Юлия Сергеевна, кандидат политических наук, ведущий научный сотрудник НИИ «Наследия», доцент Научно-образовательного центра «Высшая Школа политической культуры» предварительно обозначила проблематику запланированной презентации:
Утопия — это одна из форм времени, возникающая, когда она оказывается временем востребована. Создать произвольную фантазию можно в разные моменты истории. Но это не сделает ее собственно утопией — то есть неким приковывающим внимание и завораживающим образом Нового Мира.
Нельзя игнорировать тот факт, что первые знаменитые утопии: собственно «Утопию» Т. Мора и «Город Солнца» Т. Кампанеллы создали не просто писатели, а крупные политические деятели своего времени, люди, уже чувствовавшие и выразившие некие вопросы и ожидания эпохи. И первые знаменитые утопии оказались исторически значимы и привлекают к себе внимание на протяжении нескольких столетий потому, что оказались эмпатичны запросам общества, затронули волновавшие его и волнующие до сих пор проблемы.
Те авторы, которые упрекают утопистов в произвольности построений, как минимум не учитывают важный нюанс — если бы критикуемые ими построения были действительно произвольны, их, скорее всего, не пришлось бы критиковать просто в силу того, что они не имели требующего критики общественного значения.
И в первую очередь именно это оказалось свойственно классической утопии. Применительно к последней можно говорить об особом значении именно данного явления, утопий названной эпохи, связанном, прежде всего, с историко-политической обусловленностью запроса на них и его особыми условиями.
Можно говорить, что особый запрос на утопию возникает в ситуации, когда имеется в наличии совокупное действие трех факторов.
Первый: существует потребность общества в социальном прогнозировании своего будущего состояния — в первую очередь, как альтернативного имеющемуся.
Второй: наличная научная база еще не позволяет осуществить данное прогнозирование на строго научной основе, требует фантазии и воображения, о чем писал Х. Ортега-и-Гассет, говоря о научно-познавательной роли метафоры.
Третий — уже обозначенный момент политического запроса на художественное выражение, рассмотрение политического идеала в качестве эстетической категории.
По мнению С.В. Евдокимова, утопия как явление есть свойство «любого общества, находящегося в ситуации исторического перелома и выбора дальнейшего исторического пути» — и она активизируется на тех этапах, когда общество сталкивается с проблемой кризиса исторических перспектив.
Утопия есть отражение требования самоидентификации общества и определения проблемного поля его перспектив.
Время ощущения и осознания приближения новой эпохи, когда шаг за шагом общество осознает исчерпание — это изначально период конца 1950-60-х гг., обозначенное развитием новой электроники, освоением атомной энергии и выхода человечества в Космос.
В СССР это время было отмечено расцветом масштабной научно-фантастической литературы — причем, что особо важно, ее переходом от «технической фантастики» и «фантастики ближнего прицела» к «социальной фантастике» и созданию развернутых картин о будущем — в первую очередь, как тогда представлялось, — коммунистическом.
Но мы видели, что подобная эпоха и должна была породить подобный запрос. Более того, говоря о специфике данного времени в связи с проблемой синтеза художественного и политического сознания, О.Б. Манжора высказывает крайне интересное положение: о выражении этого запроса в главном политическом документе того времени — Программе КПСС 1961 года.
Оставляя в стороне вопрос об адекватности или неадекватности данного документа подлинной действительности и «разнообразности» ее смысловой трактовки, важно в приведенной выдержке отметить такие моменты, как определение «поэтического характера» политического документа, способность последнего к эмоциональному воздействию и создание им «творческого импульса, направленного на преобразование мира».
Признание этих моментов, как и появление данного документа, и его общее политическое воздействие, как представляется, подтверждает высказанное предположение о воспроизведении в указанный период — и о принципиальной возможности воспроизведения в период межэпохального перехода — запроса на создание масштабных художественно-политических утопий прогностического характера.
В связи с этим можно высказать и еще одно предположение, касающееся данного вопроса.
В эпоху первого утопического запроса, при переходе от аграрного общества к индустриальному, этот переход обращался к сознанию людей в первую очередь своей ближайшей, непосредственной стороной — утверждением частной собственности и разрушением прежних форм имущественных отношений. Реагируя на негативные моменты этого процесса, создававшиеся тогда утопии предлагали не отказ от перехода к новой эпохе, а пытались осуществить своеобразное его альтернативное прогнозирование: описать состояние новой эпохи без приносимых ею негативных последствий — то есть описать альтернативу ей — но именно альтернативу будущего: так, собственно, создавался образ индустриального общества, но не с частной, а с общественной собственностью.
Можно предполагать, что утопии свойственна способность в своем прогнозе перешагнуть через ближайший этап и описать некую очищенную сущность новой эпохи. Что не отрицает и факта существования утопий, идеализирующих прошлое.
Если экстраполировать это на ситуацию эпохи Второго утопического запроса, т.е. «перехода от индустриального общества к постиндустриальному», можно предположить и здесь определенное «опережающее описание». Убедительность описания и является показателем свойства большой политики: в этом отношении, можно говорить, что политика становится большой политикой, когда оказывается совместима с утопией: политика, направленная в будущее, обязательно занята поиском идеалов, и, в конце концов, основывается на представлении о базовых политических идеалах общества, а в последнем всегда есть нечто от утопии, если понимать ее именно в указанном смысле — как принятие вызова на построение лучшего, альтернативного мира.
Исчерпание индустриальной эпохи, вполне естественно, ставило вопрос о новом запросе на конструирование контуров перехода к постиндустриальному обществу. В известном смысле, в его трактовках возможно как минимум два различных видения. Первое — это «общество потребления и услуг», где на базе развития науки и техники обеспечено условное «всеобщее благоденствие», и большая часть людей, будучи выведена из процесса непосредственного материального производства, задействована в первую очередь в сфере досуга и услуг. Второе — «общество познания», где главной ценностью людей становится не наращивание потребления, а поиск и производство нового знания. Большая часть людей выведена из материального производства — и получает возможность посвятить себя творчеству, познанию, научной деятельности.
В обществе подобного типа центр тяжести человеческой деятельности переносится с борьбы за биологическое существование и потребление на созидательную деятельность, с одной стороны, позволяющую в своем процессе обеспечить развитие самого человека, с другой в реализации человеческих способностей развивающей возможности и потенциал человеческой цивилизации.
Утопия данного периода должна была оказаться конструированием и противопоставлением развитого состояния «постиндустриального общества» — «общества познания» — его ближайшему, неразвитому и вызывающему интеллектуальный протест состоянию — «обществу потребления».
Причем нужно отметить, что данное предположение об утопическом опережении не только сегодняшнего дня, но и ближайшего будущего, обращение к поиску будущих форм самого наступающего будущего — также вписывается в положение о способности политического сознания к опережающему отражению и тезис об особенностях изучения сферы политики в условиях переходных периодов.
Анализируя проблему утопии, в самом феномене утопии можно найти как сильные, так и слабые стороны. Общая традиция, связанная во многом с переходом от утопического к научному осознанию перспектив развития общества, подвергала утопическое сознание рационалистической критике. Но вопрос не в том, имеется ли в утопии то, что мы могли бы критиковать, а в том, имеем ли мы дело с утопическим сознанием в условиях, когда оно помогает раскрыть новые горизонты — или когда начинает препятствовать осмыслению политической реальности с научных позиций.
Точно так же критика утопии может осуществляться с позиций неприятия предлагаемого ею осознания, что мир может быть лучше, иным, чем он есть сейчас — или с позиций перехода от его сугубо романтического представления к научно-рациональному. Соответственно речь идет не о том, чтобы как-то «вознести» утопию, а о том, чтобы показать ее значение как формы политической мысли, которая в определенных условиях может быть уместной и в такой форме может существовать достаточно серьезная политическая мысль.
По словам Юлии Черняховской обозначенные проблемы ей удалось раскрыть в рамках монографии «Братья Стругацкие: Письма о будущем» (Москва, 2016).
Участников круглого стола свяжет телемост с институтом экологии и политологии международного независимого эколого-политологического университета (МНЭПУ) и Научно-образовательном центром «Высшая школа политической культуры». Начало мероприятия запланировано на 14.00.
Юлия Сергеевна, кандидат политических наук, ведущий научный сотрудник НИИ «Наследия», доцент Научно-образовательного центра «Высшая Школа политической культуры» предварительно обозначила проблематику запланированной презентации:
Утопия — это одна из форм времени, возникающая, когда она оказывается временем востребована. Создать произвольную фантазию можно в разные моменты истории. Но это не сделает ее собственно утопией — то есть неким приковывающим внимание и завораживающим образом Нового Мира.
Нельзя игнорировать тот факт, что первые знаменитые утопии: собственно «Утопию» Т. Мора и «Город Солнца» Т. Кампанеллы создали не просто писатели, а крупные политические деятели своего времени, люди, уже чувствовавшие и выразившие некие вопросы и ожидания эпохи. И первые знаменитые утопии оказались исторически значимы и привлекают к себе внимание на протяжении нескольких столетий потому, что оказались эмпатичны запросам общества, затронули волновавшие его и волнующие до сих пор проблемы.
Те авторы, которые упрекают утопистов в произвольности построений, как минимум не учитывают важный нюанс — если бы критикуемые ими построения были действительно произвольны, их, скорее всего, не пришлось бы критиковать просто в силу того, что они не имели требующего критики общественного значения.
И в первую очередь именно это оказалось свойственно классической утопии. Применительно к последней можно говорить об особом значении именно данного явления, утопий названной эпохи, связанном, прежде всего, с историко-политической обусловленностью запроса на них и его особыми условиями.
Можно говорить, что особый запрос на утопию возникает в ситуации, когда имеется в наличии совокупное действие трех факторов.
Первый: существует потребность общества в социальном прогнозировании своего будущего состояния — в первую очередь, как альтернативного имеющемуся.
Второй: наличная научная база еще не позволяет осуществить данное прогнозирование на строго научной основе, требует фантазии и воображения, о чем писал Х. Ортега-и-Гассет, говоря о научно-познавательной роли метафоры.
Третий — уже обозначенный момент политического запроса на художественное выражение, рассмотрение политического идеала в качестве эстетической категории.
По мнению С.В. Евдокимова, утопия как явление есть свойство «любого общества, находящегося в ситуации исторического перелома и выбора дальнейшего исторического пути» — и она активизируется на тех этапах, когда общество сталкивается с проблемой кризиса исторических перспектив.
Утопия есть отражение требования самоидентификации общества и определения проблемного поля его перспектив.
Время ощущения и осознания приближения новой эпохи, когда шаг за шагом общество осознает исчерпание — это изначально период конца 1950-60-х гг., обозначенное развитием новой электроники, освоением атомной энергии и выхода человечества в Космос.
В СССР это время было отмечено расцветом масштабной научно-фантастической литературы — причем, что особо важно, ее переходом от «технической фантастики» и «фантастики ближнего прицела» к «социальной фантастике» и созданию развернутых картин о будущем — в первую очередь, как тогда представлялось, — коммунистическом.
Но мы видели, что подобная эпоха и должна была породить подобный запрос. Более того, говоря о специфике данного времени в связи с проблемой синтеза художественного и политического сознания, О.Б. Манжора высказывает крайне интересное положение: о выражении этого запроса в главном политическом документе того времени — Программе КПСС 1961 года.
Оставляя в стороне вопрос об адекватности или неадекватности данного документа подлинной действительности и «разнообразности» ее смысловой трактовки, важно в приведенной выдержке отметить такие моменты, как определение «поэтического характера» политического документа, способность последнего к эмоциональному воздействию и создание им «творческого импульса, направленного на преобразование мира».
Признание этих моментов, как и появление данного документа, и его общее политическое воздействие, как представляется, подтверждает высказанное предположение о воспроизведении в указанный период — и о принципиальной возможности воспроизведения в период межэпохального перехода — запроса на создание масштабных художественно-политических утопий прогностического характера.
В связи с этим можно высказать и еще одно предположение, касающееся данного вопроса.
В эпоху первого утопического запроса, при переходе от аграрного общества к индустриальному, этот переход обращался к сознанию людей в первую очередь своей ближайшей, непосредственной стороной — утверждением частной собственности и разрушением прежних форм имущественных отношений. Реагируя на негативные моменты этого процесса, создававшиеся тогда утопии предлагали не отказ от перехода к новой эпохе, а пытались осуществить своеобразное его альтернативное прогнозирование: описать состояние новой эпохи без приносимых ею негативных последствий — то есть описать альтернативу ей — но именно альтернативу будущего: так, собственно, создавался образ индустриального общества, но не с частной, а с общественной собственностью.
Можно предполагать, что утопии свойственна способность в своем прогнозе перешагнуть через ближайший этап и описать некую очищенную сущность новой эпохи. Что не отрицает и факта существования утопий, идеализирующих прошлое.
Если экстраполировать это на ситуацию эпохи Второго утопического запроса, т.е. «перехода от индустриального общества к постиндустриальному», можно предположить и здесь определенное «опережающее описание». Убедительность описания и является показателем свойства большой политики: в этом отношении, можно говорить, что политика становится большой политикой, когда оказывается совместима с утопией: политика, направленная в будущее, обязательно занята поиском идеалов, и, в конце концов, основывается на представлении о базовых политических идеалах общества, а в последнем всегда есть нечто от утопии, если понимать ее именно в указанном смысле — как принятие вызова на построение лучшего, альтернативного мира.
Исчерпание индустриальной эпохи, вполне естественно, ставило вопрос о новом запросе на конструирование контуров перехода к постиндустриальному обществу. В известном смысле, в его трактовках возможно как минимум два различных видения. Первое — это «общество потребления и услуг», где на базе развития науки и техники обеспечено условное «всеобщее благоденствие», и большая часть людей, будучи выведена из процесса непосредственного материального производства, задействована в первую очередь в сфере досуга и услуг. Второе — «общество познания», где главной ценностью людей становится не наращивание потребления, а поиск и производство нового знания. Большая часть людей выведена из материального производства — и получает возможность посвятить себя творчеству, познанию, научной деятельности.
В обществе подобного типа центр тяжести человеческой деятельности переносится с борьбы за биологическое существование и потребление на созидательную деятельность, с одной стороны, позволяющую в своем процессе обеспечить развитие самого человека, с другой в реализации человеческих способностей развивающей возможности и потенциал человеческой цивилизации.
Утопия данного периода должна была оказаться конструированием и противопоставлением развитого состояния «постиндустриального общества» — «общества познания» — его ближайшему, неразвитому и вызывающему интеллектуальный протест состоянию — «обществу потребления».
Причем нужно отметить, что данное предположение об утопическом опережении не только сегодняшнего дня, но и ближайшего будущего, обращение к поиску будущих форм самого наступающего будущего — также вписывается в положение о способности политического сознания к опережающему отражению и тезис об особенностях изучения сферы политики в условиях переходных периодов.
Анализируя проблему утопии, в самом феномене утопии можно найти как сильные, так и слабые стороны. Общая традиция, связанная во многом с переходом от утопического к научному осознанию перспектив развития общества, подвергала утопическое сознание рационалистической критике. Но вопрос не в том, имеется ли в утопии то, что мы могли бы критиковать, а в том, имеем ли мы дело с утопическим сознанием в условиях, когда оно помогает раскрыть новые горизонты — или когда начинает препятствовать осмыслению политической реальности с научных позиций.
Точно так же критика утопии может осуществляться с позиций неприятия предлагаемого ею осознания, что мир может быть лучше, иным, чем он есть сейчас — или с позиций перехода от его сугубо романтического представления к научно-рациональному. Соответственно речь идет не о том, чтобы как-то «вознести» утопию, а о том, чтобы показать ее значение как формы политической мысли, которая в определенных условиях может быть уместной и в такой форме может существовать достаточно серьезная политическая мысль.
По словам Юлии Черняховской обозначенные проблемы ей удалось раскрыть в рамках монографии «Братья Стругацкие: Письма о будущем» (Москва, 2016).